Kookl@, שיודעת לשמור סודות
- Lina Goncharsky
- 23 באוג׳
- זמן קריאה 8 דקות
עודכן: 24 באוג׳
בובה היא תמיד גשר בין המציאות ובין הדמיון, לא משנה מה נדמה לנו. לפעמים נדמה שהתרבות האנושית עצמה לא הומצאה על ידי בני אדם, אלא על ידי יצורים מעץ וחרסינה.
קופליה. חלום המפרקים של השען; רוקדת עד שהצופה שוכח היכן מסתיים העץ והיכן מתחילה הבשר החי.נוטה חולשה למזורקות.
אולימפיה מתוך סיפורי הופמן. שרה על קפיץ יחיד, עד שמסובבים אותה יותר מדי. הסכנה הגדולה: אפשר להתאהב בה, עוד לפני ששמים לב למפתח בגבה.
קתרינה. הבובה של קוזט מעלובי החיים. שותקת, אך יודעת להקשיב טוב יותר מכל כומר. מכירה את כל הגשמים הצרפתיים של המאה ה־19.
גלטיאה. פסל שהחיה אותו האהבה. יתרונה העיקרי: היא יודעת שכל תחייה היא גם אובדן של שלוות השיש.
פינוקיו. ילד מטבעות העץ, שחשב שלהיות אדם טוב יותר מלהיות עץ. (ספוילר: השאלה עדיין פתוחה.)
המריונטות של אדוארד גורדון קרייג. שחקנים ללא זכות דיבור, אך בעלי דיקציה מושלמת. נשקם העיקרי – הצל.
הבובות של טאירוב. תפאורות שמתחילות להתווכח עם השחקנים. לפעמים הן מנצחות.
בובת הבי־בה־בו של מֵיירהולד. יושבת על האצבעות כמו כפפה, כאילו האצבעות עצמן הן במה. המסכה קפואה, אך זה רק מראית עין.
בובות ה־Bunraku היפניות. נשמות של שלושה אנשים: אחד מזיז את הרגליים, השני את הידיים, השלישי את הלב. מודל מושלם לנישואין.
פטרושקה. בובת בד, אבל היא מחזיקה בלב יותר חיים מכל הפנים שמסביבה. ריקודה זועק כמו אקורדיון נלחץ בדלת.
הלסת של מפצח האגוזים, כבולה במוזיקת חג המולד.

וכל הבובות האלה קמות לתחייה – צריך רק להרכיב את משקפיו של קופליוס.
או (וזה בדיוק הזמן) ללכת לראות את ההפקה החדשה של בלט הירושלים Kookl@. על הבובה הנודדת של קפקא, נוסעת החיה במכתבים ומדברת רק בקולותיהם של אלה שהמציאו אותה.
“בובתה של קפקא” – דמות שברירית ומשונה, כמעט בלתי־מוכחת, ולכן כל־כך חיה. הסיפור שסיפרו מקס ברוד ודורה דיאמנט נשמע כמו משל: פרנץ קפקא, בחודשי חייו האחרונים, פגש בפארק ילדה שבכתה על שאיבדה את בובתה. כדי לנחם אותה, המציא שהבובה לא נעלמה אלא יצאה למסע. מאותו יום החלה הילדה לקבל מכתבים מה“בובה”, בכתב ידו של הסופר: על ארצות רחוקות, שמות חדשים והרפתקאות. ובכל מכתב הבטיחה הבובה לשוב.
בלט ירושלים העז להפוך אגדה זו להצגה. ההפקה Kookl@ מעלה את הבובה לבמה, כדי להעניק לה חיים בתנועה – לא עוד בדמיון בלבד, אלא במציאות ממשית. הבלט אוסף את השורות הלא גמורות של קפקא ופורש אותן לזרם כוריאוגרפי. הבובה נודדת על הבמה כשם שנודדה במכתבים – בין יבשות ותרבויות, דרך ריקודים שבהם נשזרים מיתוסים וחלומות. כל מערכה – מכתב חדש. כל צעד – שינוי שם. כל פָּה־דה־דה – הבטחת שיבה.
כך הופך הבלט אפיזודה קטנה מחיי הסופר הגוסס למטפורה למסע האינסופי של האמנות.
בפראג, ליד בית הכנסת הספרדי, ניצב פסלו הארד של פרנץ קפקא, מעשה ידיו של הפסל יארוסלב רונה. איש קטן, המזכיר את קפקא, רכוב בביטחון על חליפה ריקה, כאילו מכריז על האבסורד שבתביעה שהוגשה נגדו. בבית הכנסת הישן־חדש, שבו חגג קפקא את בר־המצווה שלו, אפשר לראות את כיסאו של הרב לֵב, שברא את הגולם – אותו יצור מחומר שעל מצחו נרשמה המילה “שם”. על פי האגדה, שרידיו עדיין שמורים בעליית הגג של בית הכנסת.
הגולם. גם הוא בובה, או נכון יותר, אנטי־בובה. גם הוא נוצר על ידי אדם, גם הוא קם לתחייה באמצעים מלאכותיים, אלא שבמקום מפתח או מפרק, מונחת בחזהו מילה. הענק החמרי של פראג, העיר שבה חי אחר כך קפקא, אינו רוקד – אך נושא בקרבו רצון זר ותסריט זר. מין קפקות עממיות, עשויות עפר.
בהפקה החדשה Kookl@ חודרים זה בזה חפצים, דמויות ותקופות; קופליה יכולה להתגלות כצל הגולם, וקפקא כמריונטה של בובתו שלו. תחביר התנועות – כנשימה בחלום: בגלים, לעיתים נחנקים, לעיתים ארוכים מכדי שניתן לקרוא אותם עד תום. יש סצנות שנראות חסרות־פשר, עד שמבינים שזהו בדיוק הפשר.
הפלא שבבובה הוא יכולתה להעמיד פנים שהיא אדם. הפלא שבצופה בבלט – שהוא תמיד יודע שבתפקיד קופליה מופיעה רקדנית חיה, ובכל זאת הוא מאמין בצחוק המפרקים ובמרפקי העץ החרקים לפי קצב המזורקה.
הופמן היה הראשון שהבין: הבובות הן כפילי בני־האדם, אלא שהן כנות יותר. הן אינן מסתירות שהן זקוקות לקפיץ – ולא לאהבה.
בובה איננה סתם מריונטה. הרי גם הגולם ידע, על פי האגדה, לצאת מכלל שליטה.
(ובסופו של דבר, כולנו מריונטות של הדמיון שלנו.)
הפלא של הבובה בתיאטרון ובספרות פשוט ואכזרי: היא מאפשרת לצופה לאהוב את המלאכותי יותר מן החי. כי המלאכותי אינו מזדקן, אינו טועה, אינו חולה, אינו מת – אלא אם נקרע החוט או נסדק החרסינה. בבלט הבובה היא תמיד קצת יותר מתפקיד. היא בעצם מטאפורה של האמן: מאחורי התנועות המלוטשות – פעולת מנגנון; מאחורי החיוך המושלם – מה שנשאר מאחורי הקלעים. וכאשר הבובה קמה לתחייה על הבמה, הצופה חש שהוא קם לחיים יחד איתה.
בסופו של דבר, לכל בובה – מחרסינה, מעץ או מחומר – יש את קפקא שלה או את הרב לֵב שלה. מישהו יכתוב בשבילה מכתבים, מישהו יניח בפיה את המילה “שם”, מישהו יחבר בלט. והבובה – גם אם עשויה בד, עץ או זיעה מהחזרות – תשמור על סודה הדומם: היא תמיד ידעה שתקום לתחייה.
צעדי הבלט מתפזרים על הרצפה כחלב שנשפך. הבובות מטפסות בתוך שלוליות הפָּה־דה־בורֶה, הגולם מורח על רצפת העץ עקבות חמר, אולימפיה מסתחררת עד שאבדה כיוונה, וברגע זה מתברר שהבמה עגולה, ושאין ממנה מוצא – אלא להסתובב, להסתובב, להסתובב.
בעומק הבמה עומד קפקא. הוא אוחז בבובה תחת זרועו, אך הבובה גדולה ממנו. שניהם מביטים אל הריק, והריק מביט בחזרה. וברגע זה הקיר מאחוריהם מתחיל לרקוד.
ובסיום, כאשר הקלעים נסגרים, הבובות אינן יוצאות. הן מתיישבות על הרצפה, מסירות את פניהן, ומניחות אותן לצדן, כמו כפפות. לקתרינה פנים רכות, לגולם – כבדות, לאולימפיה – ריקות. קפקא היה אומר: אלו פניו של מכתב שעדיין לא נשלח.
וברגע הזה נדמה שכל כולנו בובות. יש מי שכבר אבד בפארק, ויש מי שעדיין כותבים מכתבים בשמו.
לינה גונצ'רסקי
הבכורה העולמית של @Kookl תתקיים ב־17 בספטמבר 2025 בשעה 20:00 באולם רבקה קראון, תיאטרון ירושלים.
להזמנת כרטיסים
Kookl@, которая умеет хранить тайны
Кукла – всегда мост между реальностью и воображением, чтобы мы там ни думали. Порою кажется, что сама культура человечества придумана не людьми, а деревянными и фарфоровыми существами.Коппелия – шарнирная мечта часовщика; танцует так, что зрители забывают, где кончается дерево и начинается живая плоть. Любит мазурки.Олимпия из «Сказок Гофмана» – поёт на одной пружине, пока её не заведут слишком сильно. Главная опасность: вы можете влюбиться, прежде чем заметите ключ в её спине.Ожившая кукла Грина, сбежавшая с витрины в автомобиль. Любит воск и всякую технику, раба вещей.Катерина – кукла Козетты из «Отверженных». Молчит, но умеет слушать лучше любого священника. Знает все французские дожди XIX века.Галатея – бывшая статуя. Её главное достоинство: она знает, что оживление всегда оборачивается потерей мраморного спокойствия.Пиноккио – мальчик из древесных колец, который считал, что быть человеком лучше, чем быть деревянным. (Спойлер: это вопрос открытый.)Марионетки Эдварда Гордона Крэга – актёры без права голоса, но с идеальной дикцией. Главное их оружие – тень.Куклы Таирова – декорации, которые вдруг начинают спорить с актёрами. Иногда побеждают.Фигурки Карабаса-Барабаса – коллективный портрет творческого рабства: работают без отпуска, зато всегда в репертуаре.Кукла Мейерхольда би-ба-бо – сидит на пальцах, как перчатка, как если бы пальцы сами были сценой. Её маска застыла, но это только видимость.Куклы из японского Bunraku – трёхчеловечные души: один двигает ноги, другой руки, третий сердце. Идеальная модель брака.Петрушка – тряпичная кукла, но в ней больше сердца, чем во всех лицах вокруг. Его танец – жалоба гармошки, зажатой дверью. Пасть Щелкунчика, закованная в рождественскую музыку.
И, знаете, все эти куклы оживают – стоит лишь надеть очки Коппелиуса.Или (а сделать это самое время) посмотреть новую постановку «Иерусалимского балета» «Kookl@». Про странствующую куклу Кафки – путешественницу, которая живёт в письмах и говорит только голосами тех, кто её выдумывает.
«Кукла Кафки» – образ хрупкий и странный, почти недоказуемый, но тем более живой. История, рассказанная Максом Бродом и Дорой Диамант, звучит как притча: Франц Кафка в последние месяцы своей жизни встретил в парке девочку, плачущую оттого, что потеряла куклу. Чтобы утешить её, он придумал, что кукла не исчезла, а отправилась в путешествие. С этого дня девочка стала получать письма от «куклы», написанные рукой писателя: о далёких странах, о новых именах, о приключениях. И в каждом письме кукла обещала вернуться.
«Иерусалимский балет» решился превратить эту легенду в спектакль. Постановка «Kookl@» выводит куклу на сцену, чтобы подарить ей жизнь в движении – уже не вымышленном, а настоящем. Балет подхватывает недописанные строки Кафки и разворачивает их в хореографический поток. Кукла странствует по сцене так, как в письмах странствовала по миру: через континенты и культуры, через танцы, в которых перемешаны мифы и сны. Каждый акт – как новое письмо. Каждый шаг – как смена имени. Каждое па-де-де – как обещание вернуться.
Так балет преображает маленький эпизод из жизни умирающего писателя в метафору бесконечного странствия искусства.

В Праге, у Испанской синагоги, стоит недвижимо бронзовый памятник Францу Кафке работы скульптора Ярослава Роны. Человечек, похожий на Кафку, лихо оседлал пустой костюм, словно декларируя абсурдность затеянного против него процесса. В Староновой синагоге, где когда-то праздновал бар-мицву Франц Кафка, можно заметить кресло самого рабби Лёва, коему обязан своим появлением глиняный истукан с формулой «шем» на лбу. А останки Голема, согласно легенде, хранятся на синагогальном чердаке.
Голем – тоже кукла, точнее, антипод куклы. Он ведь тоже создан человеком, тоже оживлён искусственным образом, только вместо ключа или шарнира у него в груди лежит слово. Пражский великан из глины, рождённый в городе, где позже жил Кафка, не танцует – но хранит в себе чужую волю и чужой сценарий. Этакие еврейские народные кафки.
В новом балете «Kookl@» предметы, персонажи и эпохи просачиваются друг в друга; Коппелия может оказаться тенью Голема, а Кафка – марионеткой собственной куклы. Синтаксис движений – как дыхание во сне: волнами, иногда задыхающимися, иногда слишком длинными, чтобы их можно было дочитать до конца. Некоторые сцены кажутся бессмысленными, пока не понимаешь, что это и есть смысл.
Феномен куклы в том, что она умеет притворяться человеком. Феномен балетного зрителя – в том, что он всегда знает, что в роли Коппелии живая танцовщица, но с готовностью верит в шарнирный смех и в деревянные локти, которые скрипят в такт мазурке.
Гофман был первым, кто догадался: куклы – это двойники людей, только более честные. Они не скрывают, что им нужна пружина, а не любовь.Кукла – это не какая-нибудь марионетка. Ведь и Голем умел, по легенде, выходить из-под контроля.(Если уж на то пошло, все мы марионетки своей фантазии.)
Феномен куклы в театре и литературе прост и жесток: она позволяет зрителю полюбить искусственное сильнее, чем живое. Потому что искусственное не стареет, не ошибается, не болеет, не умирает – если не оборвётся ниточка или не треснет фарфор. В балете кукла всегда чуть больше, чем роль. Она – метафора артиста: за отточенными движениями – работа механизма, за идеальной улыбкой – то, что остаётся за кулисами. И когда кукла оживает на сцене, зритель верит, что ожил и он.
В конце концов, у каждой куклы – фарфоровой, деревянной, глиняной – есть свой Кафка или свой рабби Лёв. Кто-то напишет за неё письма, кто-то вставит в рот слово «שם», кто-то сочинит балет. А кукла – пусть даже из ткани, дерева или репетиционного пота – будет хранить свою безмолвную тайну: она всегда знала, что оживёт.
Балетные шаги расползаются по полу, как пролитое молоко. Куклы наступают в лужи па-де-бурре, Голем размазывает по деревянному настилу глиняный след, Олимпия вращается, пока не теряет направление, и в этот момент становится понятно, что сцена – круглая, и что из неё нельзя выйти, только вращаться, вращаться, вращаться.
В глубине сцены стоит Кафка. Он держит куклу под мышкой, но кукла больше него. Они оба смотрят в пустоту, и пустота смотрит в ответ. И в этот момент стена за их спинами начинает танцевать.
В финале, когда кулисы закрываются, куклы не уходят. Они садятся на пол, снимают лица, складывают их рядом, как перчатки. У Катерины лицо мягкое, у Голема – тяжёлое, у Олимпии – пустое. Кафка бы сказал, что это лица письма, которое ещё не отправлено.
И в этот момент кажется, что все мы куклы. Просто кто-то уже потерял нас в парке, а кто-то ещё пишет от нашего имени.
Мировая премьера балета «Kookl@» состоится 17 сентября в 20:00 в Иерусалимском театре. Заказ билетов здесь.
תגובות